Как–то ночью, полупьяный,
Брел я улицей Буяной,
Веселились мы гурьбою –
Возвращался я один.
Тошно так – с души воротит,
Псы хрипят из подворотен,
Ставни наглухо закрыты,
Будто в избах карантин.
В куренской моей округе
Переулков много есть,
Но меня загнали в угол,
Где ни встать, ни лечь, ни сесть.
Отмахнуться – нет размаха,
Развернуться – ни впритык,
А на мне уж рвут рубаху
И руками за кадык.
Вмиг слетели хмель и дрема:
Бьют-то ведь почти у дома,
Вот родной мой пятистенок
Притулился за углом.
А сосед мой, Белкин Шурка —
Вижу я — в калитку юркнул
Поднимать, должно быть, брата,
Он известный костолом.
У меня такое кредо:
Пить и драться до конца.
Я крепился, ждал соседа –
Не дождался подлеца!
Он калитку на засовчик,
Кобеля с цепи спустил,
А его братишка, Вовчик,
Свет и вовсе погасил.
Бог с ним с Шуркой,
Бог с ним с Вовкой,
Тут ребята со сноровкой.
И работали красиво –
Никакого куражу.
Но за что меня метелят?
Я давно ведь не при деле,
Я давно уже с гармошкой
Возле паперти хожу.
До утра, как в заморочке,
Я в арыке пролежал,
И визитки, как листочки,
Ветерок ко мне пригнал.
Я гляжу разбитым глазом,
И мурашки по спине –
Все, с кем я гулял, заразы,
Все отметились на мне.
1997 год